Панасенко Леонид - Взятка Харону
Леонид Панасенко
Взятка Харону
В юности он посмеялся над гадалкой, которая, пообещав, как обычно,
несметные богатства и славу, вдруг буквально впилась глазами в его ладонь,
забормотала, затем отпрянула испуганно, а на его настоятельные расспросы
только и сказала: "Твоя линия жизни... Она и не обрывается, но и
продолжения ей нет. Где-то ты между землей и небом будешь обретаться,
милок. А такого не бывает..."
Теперь Адам убедился: не бывает, не может быть, ибо челн уже выплыл на
середину реки, а он никак не мог разговорить проклятого старца. Да что там
он! Вне всяких сомнений, среди миллионов, даже миллиардов пассажиров,
которых уже перевез Харон, были самые замечательные люди: ученые и
ораторы, властители земли и сладкоголосые певцы - служители всех муз... И
никто... Господи, никто во веки веков не разжалобил этого истукана, более
холодного и равнодушного, чем черные воды Стикса. Не все, конечно,
пытались. Души многих и многих умирали вместе с телом, то есть становились
на этом последнем переходе слепыми и глухими, более мертвыми, чем само
подземное царство. Но были ведь и сильные. Были смелые и хитрые. И бунтари
были, в которых дух противоречия пылал ярче даже тех далеких костров, что
горят на том берегу. Все напрасно! Будь проклят этот бессмертный старый
козел - полуголый и безобразный, в вонючем рубище, глухой к мольбам и
стенаниям. Вода будто смола - густая на вид, тяжелая. Весла входят в нее
без звука, без брызг. Медленно и неотвратимо движется челн. Времени здесь
не ощущаешь, но оно, несомненно, есть и здесь - уходит, сжимается,
поздно...
Ах, гадалка! Как ты ошиблась. Противоположный берег Стикса и есть конец
линии жизни, хотя формально он, Адам, умер позавчера. Но почему перевозчик
такой невозмутимый? Может, он глуховат и не слышит его?
- Я не хочу туда, старик, - сказал Адам как можно громче и
убедительней, вынув изо рта монетку, чтобы не мешала. - Я большой
жизнелюб, и мне нечего делать в царстве теней. Отпусти меня или дай хотя
бы отсрочку.
Закончив говорить, Адам тотчас сунул обол обратно в рот, чтобы не
нарушать погребальный обряд.
Старец молчал. Челн медленно двигался к Аиду, который отсюда виделся,
не столько зловещим, сколько беспредельно унылым: громады темных, пыльных
деревьев, камни и скалы, возле которых прилепилась широкая башня с
аркообразным входом, за ними снова деревья и нечто белое, клубящееся -
туман или дым, а еще дальше, слева, в черно-зеленом полумраке
проблескивают огоньки - там, должно быть, судилище и асфоделевый луг, где
ему предстоит блуждать.
Адам опять достал обол изо рта. Харон взглянул на серебряную монетку,
которую Адам купил перед смертью у знакомого коллекционера. В выцветших
глазах перевозчика промелькнула искорка интереса.
- Ага, заметил, - обрадовался вслух Адам. - Признайся, дружище,
давненько тебе уже не платят за перевоз. Забыли обряд, забыли. А я
заплачу. Столько заплачу, что тебе и не снилось. Только отпусти меня
наверх. Да, люди называют это взяткой, но какое тебе, старче, дело до
людей. Смотри...
Адам поспешно извлек из-за пазухи замшевый мешочек, развязал его. Даже
в сиротском свете бриллианты затеплились, заиграли, как бы зашевелились на
ладони.
- Здесь почти миллион... - Голос Адама дрогнул. - Я вложил в них все
свои сбережения. Гонорары за репортажи, за книги... Три из них попадали в
списки бестселлеров. Все... Все тебе отдаю.
Харон даже не взглянул на драгоценные камни, не повернул головы в его
сторону. Будто и не слышал предло