859d7931     

Павлов Олег - Русская Атлантида



Олег Павлов
Русская Атлантида
В теперешней Москве, то есть в новой эпохе, нет своей Хитровки, и не
может никаким чудом быть, возникнуть. Но сама та Хитровка, которую знаем мы
из очерков Гиляровского, была чудом. Муравейник жизни, сооруженный не
трудягами, а паразитами общества, его отбросами - точно б вши нанесли
соломинок, проделали ходы, быт наладили. Комнатухи, бабы, трактиры,
околоточные, своя фирменная жрачка - потрошки! потрошки! "Хитровка" - имела
свое право, как Царское село или Соловки. Не уродливый, что грыжа, городской
притон, а своя окраина-земелюшка, вольница, с которой выдачи нет. Чудо то,
что бродяги в кои-то веки стали почти народом, силой - гордыми духом
"хитровцами", которых страшились обыватели, а писатели - спускались с
уважением в запахшую преисподнюю их муравейника, с жаждой понять, постичь.
Ходили даже не сами по себе - не смели просто так взять да пойти, а был свой
Вергилий. Иначе, без Гиляровского, отмирала душа. Ходил на Хитровку сам
Толстой! Гений человеческий приходил к отбросам человечества. Был там, у
них. Что он искал, какой смысл? Пытался их понять, их возлюбить?
Достоевский вынес с этого дна, что человек ко всему привыкает. Толстой
до смерти твердил, что единственное благо - это любовь, то есть как ни мог,
а заставил себя хоть умом, но возлюбить "бабу, что валяется в грязи". Для
сознания и души есть два испытания. Одно было задано Достоевским в "Братьях
Карамазовых" - слеза ребеночка, возможно ль счастье всего человечества
построить на этой слезе, самой чудовищной и кромешной. А другое испытание
было определено Толстым, и во всех его произведениях завязывается этот узел,
потому что для него, человека происхождения куда как благородного, а стало
быть и для героя его, для толстовского героя, самый напряженный в смысле
бытия был именно этот вопрос - могу ли возлюбить человека, если ж надо
возлюбить его и таким, грязненьким.
Обращение к Достоевскому и Толстому, обычно, - это начало
назидательного интеллигентского разговора, где единственным доводом служит
литература. А преисподняя, где затонул и таился, как в болото брошенный,
ключик от счастья человеческого - без которого все было несчастием, мукой
совести, ложью - всегда была в России рядом, под боком. Всегда и надо было
проделать только этот прижизненный обрыдлый путь - доехать до Хитровского
рынка. Или был другой такой же прижизненный путь в ад, опять же Достоевского
- по этапу на каторгу, в мертвый дом. Но эти два пути в преисподнюю
отличались не по долготе и расстояниям, а по тяжести. На каторгу - с грехом,
в кандалах. На Хитровку - с тростью и на извозчике.
Два ответа, что нельзя построить на слезинке рая и не будет рая, если
не возлюбить грязной пьяной бабы - дьявольской какой-то хитростью оказались
для России и русского народа двумя дорогами столбовыми в революции.
А может, и были они - дьявольским воистину ухищрением, искушением.
Вместо слезинки - океаны крови, вместо блага любви - отупляющее стадное
чувство. Что было дном, то выползло наружу и стало сушей. Проклятые эти два
вопроса, как те графитовые стержни после взрыва реактора на атомной станции.
Они разлетелись на тыщу осколков-вопросиков, и на них нам ответить
трагически невозможно, потому что нельзя уж их собрать и подчинить своей
воле. Это они подчинили теперь нашу волю, а наша жизнь - как зараженная
зона, где возможно будет даже достичь изобилия и все станет до ужаса
плодоносить, но все-то мы будем не жить, а бесконечно болеть, окруженные
у



Содержание раздела