Павлов Олег - Русский Человек В Xx Веке
Олег Павлов
Русский человек в XX веке
Александр Солженицын в зазеркалье каратаевщины
Писателя Александра Солженицына с самого момента его появления в
литературе оглашали "новым Толстым", и по сей день приноравливают его к
"новому Толстому" или пеняют на "нового Толстого", кем он будто бы так и не
стал. Но те, кто ждали этого второго пришествия - да так и не дождались,
усматривая эгоизм самоназначенного мессии уже только в затворничестве
Солженицына - и тогда видимое выдавали за невидимое. В основе своей Толстой
и Солженицын как личности не имеют ничего общего, кроме заурядного
совпаденья человеческих черт. Будь то самоограничение или волевое осознание
своих целей у Толстого и у Солженицына - это не натруженные мессианским
призванием мускулы, а черты характера; человеческие черты, врожденные или
воспитанные, то есть явившиеся еще, быть может, и до того момента, как стали
они собственно писателями.
Но соизмерять личности Толстого и Солженицына - это как землю мерить с
воздухом или воду с огнем. Это не просто и н ы е - это взаимоотталкивающиеся
творческие стихии. Солженицын - борец. Толстой - созерцатель. Один взывал
жить не по лжи, что подразумевало борьбу, возмущение. Другой исповедовал под
конец жизни непротивление злу, смирение. Сердцевина личности Толстого - в
мучительном отношении ко всем институтам современного ему русского общества,
будь то собственность или брак, в котором он мечтал отыскать прежде всего
нравственную гармонию, тогда как сердцевина личности Солженицына -
изгойство. Толстой верил в мировую волю, эту веру воплотил в "Войну и мир";
Солженицын - волю мировую в "Красном колесе" разъял на осколки и судьбы,
растворил в почти почасовой хронике исторических событий. Толстой полагал,
что приносит своему народу какое-то страдание. Солженицын - что избавляет от
страданий свой народ. Иначе сказать, один ощущал себя чужим и одиноким в
своих убеждениях, тогда как другой писал от имени миллионов.
Но нет сомений, что Толстой жил в сознании Солженицына уже как
художник. Иван Денисович - из того же вещества, что и Платон Каратаев. В
первый и единственный раз, в написанной дебютом вещи, в Солженицыне
отразился Толстой в том виде, в каком только и мог он отразиться - образом
героя и духом повествования; а "Один день Ивана Денисовича" посчитали
духовным и художественным продолжением толстовской прозы - началом "нового
Толстого". Но как это уже было в русской литературе схватили с восторгом не
того и понесли не туда. Солженицын заявил свой взгляд на этот образ: он
Толстого не продолжал, а с Толстым спорил.
"Один день Ивана Денисовича" - это вещь прямого столкновения. Бывают
взрывы, их называют "направленными", таким вот "направленным взрывом", в
смысле выхода энергии, был этот рассказ, заряженный от русской жизни, будто
от гигантской живой турбины, которую во вращение приводили и реки, и ветры,
и вся людская, меряная на лошадиную, сила. Этой машиной, махиной, молохом -
был упоболенный миру лагерный барак. Отечественная война или, сказать иначе,
передел мира образца 1812 года давал энергию такого же свойства, на которой
написал Толстой уже не рассказ, а эпопею, но важно понять, что и рассказ, и
эпопея здесь были только сферой этой самой энергии - энергии распада мира.
Писатель как личность, преломляя в себе эту энергию, должен не
разрушиться - должен выдержать силу ее напряжения в себе. Распад мира - это
еще не распад человека, человеческой личности, но если мир распадается, то
распадается
